«Объединяет только ненависть к Хаменеи». Уроки полувекового опыта иранской оппозиционной эмиграции

EN

Волны эмиграции из Ирана

В 2024 году исполнилось 45 лет Исламской революции в Иране и началу большого исхода из страны. В первые годы, по подсчетам кембриджского профессора Аннабель Среберны-Мохаммади, уехало около 2 млн человек из 34 млн населения. Потом было еще минимум три волны эмиграции: в годы войны с Ираком (1980–1988), в период экономических трудностей рубежа веков, после протестов поздних 2000-х и 2010-х. Каждый раз уезжали новые люди с новыми идеями и взглядами на жизнь. И почти за полвека в изгнании эмигранты не только не смогли договориться, но и начали ссориться еще чаще.

На демонстрациях иранских эмигрантов часто можно увидеть старый шахский флаг со львом. Активисты охотно объясняют журналистам, что «это и есть настоящий флаг Ирана, а не Исламской республики». Но солидарны с ними далеко не все. Вскоре после революции 1979 года в эмиграции оказались многие бывшие борцы с режимом шаха Пехлеви из числа коммунистов, узники его политических тюрем, над которыми развевался этот самый флаг.

А в 2009 году в Иране начались протесты из-за нарушений на выборах под лозунгом «Где мой голос?». Выразить солидарность с ними решили десятки тысяч иранских эмигрантов по всему миру. Они вышли митинговать на площади более чем ста городов под современными иранскими флагами — это было так называемое Зеленое движение. Такая массовая мобилизация иранцев в диаспоре стала беспрецедентной, пишет американская социолог, исследовательница диаспоры и дочь иранских эмигрантов Эми Малек.

Но эти митинги быстро превратились в очаги соперничества: «В Лос-Анджелесе, Торонто и других крупных городах, где живут иранские диаспоры, происходили столкновения монархистов с левыми и сторонниками Зеленого движения. Вспыхивали драки из-за размахивания дореволюционными и послереволюционными флагами».

Протесты за права женщин, начавшиеся в конце 2022 года, стали новой точкой консолидации, еще более мощной. Акции солидарности охватили больше 150 городов. Но тут же последовали и более масштабные драки оппозиционеров друг с другом в Торонто, в Лондоне, в Париже. К ним добавились прямые и анонимные угрозы одних оппозиционных групп в адрес других, массовая травля с обвинениями в работе на режим, кампании отмены и последовавшие судебные иски о клевете.

«Даже в неполитическом контексте командная работа и широкомасштабное волонтерство в диаспоре по-прежнему часто ограничены принадлежностью к разным поколениям, этносам или религиям», — пишет Эми Малек.

Уехавшие и оставшиеся

Протесты под лозунгами «Женщины, жизнь, свобода» спустя два года не прекратились ни в Иране, ни за рубежом. Последняя героиня — Аху Дарьяи, аспирантка из Тегерана, раздевшаяся до белья после нападения парамилитарного формирования «Басидж» из-за неправильного, по их мнению, ношения хиджаба.

Теперь девушку рисуют на плакатах и карикатурах. Она стала очередным объединяющим символом и для противников режима внутри страны, и для всей диаспоры, говорит политолог Амир Чахаки, представитель первого поколения иранской эмиграции:

«Исламское воспитание в Иране потерпело полное поражение. Ценности исламской морали, несмотря на пропаганду во всех образовательных учреждениях, не смогли повлиять на поколение Z. Иранская молодежь живет совершенно современной жизнью, почти так же, как сверстники на Западе. Свободные сексуальные отношения до брака стали очень распространенным явлением, причем не только в Тегеране, но и в других городах.

Двадцать лет назад все было иначе. Сейчас ни муллы в университетах, ни обязательные коллективные молитвы не могут остановить эту тенденцию. Бо́льшая часть страны равнодушна к религии. Даже Али Хаменеи, пытаясь мотивировать людей, говорит уже не об исламе, а об иранской нации».

Чахаки много лет не живет в стране, но сохранил десятки родственников и близких знакомых, с которыми регулярно созванивается. Исламская республика не КНДР и даже не Китай, ее жители не отгорожены от мировой сети. Они читают эмигрантские СМИ, которые пишут об Иране, пользуются социальными сетями и мессенджерами, следят за мировыми новостями, объясняет в беседе с The Insider Араша Азизи, иранский историк, писатель и журналист, автор книги “What Iranians Want: Women, Life, Freedom”:

«Интересно, что люди часто спрашивают меня, как я сохраняю контакты с иранцами, оставшимися в стране. Это очень просто. Иранцы не живут в пузыре, они знают, что происходит снаружи. При этом оставшиеся в стране часто говорят нам: вы уехали и не представляете, что происходит в Иране. Многие обвиняют нас в том, что мы уехали, вместо того чтобы остаться и бороться. Это похоже на конфликт среди российских оппозиционеров».

В иранских соцсетях для уехавших есть специальный термин «Харедж нищин» (خارج نشین, дословно — «сидящие за границей»). Так называют радикально настроенных эмигрантов, которые призывают жителей Ирана выходить на улицы, но сами находятся в безопасности за пределами страны, объясняет Амир Чахаки.

Впервые он эмигрировал в 1984 году, после начала массовых арестов критиков Исламской республики и казней в тюрьмах режима. Амир бежал через восточные границы в Афганистан и отправился в СССР учиться на врача. Сам он был членом одной из левых партий — «Федаины Хальк Иран». Несколько его друзей, родственников и соратников по партии попали в тюрьму. В 1995 году Чахаки вернулся в Иран, но в 2014-м под угрозой уголовного преследования окончательно эмигрировал в Германию, где сейчас живет самая большая иранская диаспора Европы.

За десятилетия отъезд из Ирана стал проще. С Малайзией и Турцией установлен безвизовый режим. Туда уезжают диссиденты, получают вид на жительство так же, как россияне едут в Грузию и Казахстан. Но безвизовые страны не считаются полностью безопасными — оттуда могут выслать обратно в Иран. Поэтому люди, активно участвующие в политике, отправляются дальше.

Тот же Азизи в 2005 году уехал жить в Малайзию, где сотрудничал с местной соцпартией. А потом перебрался в Канаду и получил там гражданство. В этой стране удобные условия для эмиграции, там хорошо принимают инженеров и технических специалистов, когда-то этой дорогой воспользовались его собственные родители, рассказывает Азизи.

«Но были люди, которым повезло меньше. Они в спешке бежали через горы в Пакистан или в Турцию», — добавляет он.

В 1990-х и начале 2000-х из Ирана в США и Канаду потянулись экономические мигранты. Для разработки ракет и дронов Исламская республика вырастила класс образованных технических специалистов. Инженеры и айтишники едут в США и неплохо устраиваются там. Мировым центром иранской диаспоры считается Лос-Анджелес. В этом городе живет и Реза Пехлеви — сын и наследник свергнутого шаха.

Агенты влияния?

Иранские мигранты 2000-х и 2010-х годов обычно не рвут связь с родиной окончательно. Часто они экономически зависимы от собственности или бизнеса в Иране, рассказывает Амир Чахаки:

«Эта зависимость делает эмигрантов уязвимыми. Если человек становится слишком активен политически, его можно лишить средств к существованию. Спецслужбы могут заставить его замолчать или использовать в своих интересах.

Некоторые иранцы, работающие в западных медиа, будь то персоязычные или англоязычные американские издания, по разным причинам, а может и под принуждением, проводят линию иранских спецслужб».

Другой способ влияния — родственники уехавших. Спецслужбы нередко вызывают граждан на «беседы» в различные учреждения. По словам Чахаки, вызванному для «беседы» предложат чай, фрукты и скажут: «Вы же любите свою страну, вы же против иностранного вмешательства в дела родины». Но для покинувших Иран это четкий сигнал, что члены его семьи, оставшиеся в Иране, могут расплатиться за его оппозиционную деятельность или отказ сотрудничать.

Неудивительно, что некоторых иранцев диаспоры часто считают агентами влияния режима аятолл. Сейчас скандал разворачивается вокруг Ариан Табатабай, иранской эмигрантки, дочери оппозиционного профессора, ученой и сотрудницы Пентагона. Год назад оппозиционное режиму и базирующееся за границей издание Iran International опубликовало расследование на основе вскрытой переписки, из которой следовало, что Табатабай принадлежит к группе экспертов, выступающих агентами влияния Ирана в США. В октябре этого года ее обвинили в утечке секретных сведений о подготовке Израиля к ответному удару по Ирану. Хотя виновником, судя по всему, оказался другой человек.

«В Иране любой может выйти на демонстрацию в защиту сектора Газа, но желающих нет»

Недавние израильские удары по Ирану сопровождались массовым одобрением в иранских оппозиционных интернет-каналах. На европейских и американских митингах в поддержку Израиля всегда заметны иранцы и флаги шахского Ирана. Отношение диаспоры к конфликту с Израилем двойственное, объясняет The Insider израильский эксперт по Ближнему Востоку Ксения Светлова:

«Те иранцы, что поддерживают линию шаха, считают Израиль естественным союзником в борьбе против аятолл. Другие видят, что происходит в Газе и Ливане, и считают, что приход ЦАХАЛ не принесет их стране ничего хорошего. Наконец, есть интеллектуалы из числа эмигрантов, которые преподают в вузах. Они вливаются в прогрессистскую общественную линию и солидаризируются со студентами и преподавателями, выступающими за „Палестину от реки до моря“. Некоторые профессора иранского происхождения были уволены за антиизраильскую пропаганду после 7 октября. И теперь мы видим, что такие люди есть даже в Пентагоне».

Наследный принц ныне не существующего Шаханшахского Государства Иран, старший сын последнего Шаханшаха Ирана принц Реза Пехлеви приезжал в Израиль с историческим визитом в апреле 2023 года и встречался с премьером Биньямином Нетаньяху, притом что Исламская республика много лет находится в состоянии неофициальной войны с Израилем.

По словам собеседников The Insider, большинство оппозиционеров не поддерживают эту войну, но совсем не обязательно поддерживают еврейское государство. В самом же Иране популярен лозунг, который можно перевести как «Не Газа, не Ливан, отдам свою жизнь за Иран», рассказывает Амир Чахаки:

«На протяжении войны в Газе у израильского посольства в Иордании проходят митинги в поддержку палестинцев. Думаю, будь у Израиля посольство в Тегеране, ничего подобного бы не было. В Иране правительство поддерживает ХАМАС, и любой может свободно участвовать в демонстрации в поддержку Газы, но большинство иранцев против вмешательства в дела других стран и финансирования „Хезболлы“, ХАМАС и хуситов.

Если спросить ту девушку, Аху Дарьяи, о международных делах или Израиле, она ответит, что ей все равно. Она просто устала от исламского правления и не хочет, чтобы ее трогали».

При этом часть иранских эмигрантов надеется на военную помощь других стран в борьбе с режимом. Таких людей называют «баар андаз» (برانداز ) — «свергатели». Они говорят, что «нужно отрубить голову змее», и мечтают, чтобы Израиль ликвидировал Али Хаменеи. Однако таких людей в диаспоре, по оценкам Чахаки, лишь 20–25%. Араша Азизи, сам противник даже минимальных военных ударов по Ирану, включая ядерные объекты, уверен, что сторонники внешнего вмешательства в абсолютном меньшинстве.

Зато среди них одни из самых организованных, богатых и влиятельных иранских эмигрантов — исламско-коммунистическое движение «Моджахедин-э Халк» («Организация моджахедов иранского народа»). Именно оно регулярно организует в Европе многотысячные митинги против режима аятолл, свозя участников автобусами.

«Моджахедин-э Халк» не просто призывают к войне с Исламской республикой — они в ней уже участвовали. Когда через полгода после революции иракская армия вторглась в Иран, глава движения Масуд Раджави выступил на стороне Саддама Хуссейна. Он считал иракского диктатора меньшим злом и допустил большую ошибку, считает Амир Чахаки:

«Нападение Ирака заставило иранцев сплотиться. Иранцы в принципе недолюбливают арабов. Эта война затронула глубокую историю ирано-арабских отношений, начиная с арабского завоевания, когда жители Ирана были обращены в ислам. Раджави призвал своих сторонников поднять восстание против аятоллы Хомейни, правившего с 1979 по 1989 год. Они вышли на улицы. И обычные люди ловили их и сдавали полиции. Так погиб мой очень близкий друг. Ему было 17 лет. До сих пор молодые иранцы, которых тогда на свете не было, говорят: что угодно, только не Раджави».

Вооруженные отряды «Моджахедин-э Халк» оставались в Ираке до свержения Саддама Хуссейна и были разоружены силами коалиции. Потом именно эта организация моджахедов привлекала внимание Запада к иранской ядерной программе. Когда в 2020 году в Тегеране был убит физик-ядерщик и офицер КСИР Мохсен Фахризад, то вместе с «Моссадом» в этом обвинили и «Моджахедин-э Халк».

Объединяет только ненависть к режиму

Когда где-нибудь в Торонто или Лос-Анджелесе встречаются два незнакомых иранца, разговор, как правило, начинается с нейтральных тем. Собеседники пытаются выяснить, кто из какой части страны и понять этническую принадлежность друг друга, если еще не поняли этого по акценту. Делятся ностальгическими воспоминаниями и говорят о том, как они любят Иран. В прошлом незнакомые иранцы за рубежом обычно избегали политических дискуссий, опасаясь, что собеседник может быть связан с режимом, рассказывает The Insider эмигрант Фархад Резаи:

«Однако после начала движения „Женщины, жизнь, свобода“ люди стали более открыто высказывать взгляды, хотя связанные с этим риски возросли. Иранский режим направил за границу отряды террористов для борьбы с политическими оппонентами. А иранцы, которые планируют вернуться домой, чтобы навестить семью, тоже рискуют поплатиться за свои взгляды».

Резаи — канадский эксперт по иранской политике, представитель недавней волны эмиграции. Он автор книг об иранской ядерной программе и прокси-войнах Ирана. Резаи курдского происхождения и подвергался преследованию как представитель этнического меньшинства, а потом — как исследователь и критик режима.

И его опасения оправданны. По подсчетам Азизи, около 300 активистов в разное время были убиты агентами Исламской республики за границей. А некоторые даже похищены в Иран и казнены там.

Но если оппозиционеры-эмигранты все-таки начинают говорить о политике, это почти всегда заканчивается ссорой. В оппозиции нет даже подобия единства, констатирует Чахаки: «Ни обычные оппозиционеры, ни лидеры не могут договориться. В свое время Реза Пехлеви решил сформировать единый фронт и собрал семь человек. Были даже представлены курды. Через полгода все развалилось».

Иранцы спорят о федерализации. В стране живут курды, белуджи, туркоманы, азербайджанцы. Кто-то считает, что Иран должен стать федерацией, другие — что это путь к развалу страны.

Спорят о ядерной сделке. Кто-то, как Азизи, считает ее очень позитивным явлением, которое похоронил Дональд Трамп. Другие, как Резаи, призывают к жесткой борьбе с иранской ядерной программой.

Спорят о том, можно ли реформировать режим. В этом смысле эмигранты первого поколения, видевшие массовые казни и революционный террор, менее готовы к сотрудничеству, чем поколение Азизи.

В поздних 1990-х в Иране началось реформистское движение. Часть оппозиции его приветствовала. Другие, например Резаи, считали это попыткой режима выставить себя в лучшем свете.

Сейчас реформисты — единственная системная оппозиция, которая ведет свою борьбу внутри страны. Они выступают против обязательного ношения хиджаба, за свободу женщин и свободу слова при сохранении исламского характера страны. Когда на последних президентских выборах они призывали голосовать за Масуда Пезешкиана, это вызвало раскол и внутри страны, и за ее пределами.

Часть оппозиции мобилизовалась во время голосования, другая требовала бойкотировать выборы. В Австралии из-за протестов иранской диаспоры отменили голосование в Брисбене и Сиднее. В США критиковали администрацию Байдена за разрешение установить избирательные участки. В итоге Пезешкиан победил после двух туров голосования. Причем явка выросла с 39,93% избирателей в первом туре до 49,68% во втором. Голосовали, в основном, по принципу «меньшего зла», уверен Чахаки: «Второй кандидат, Саид Джалили, это ультратупой правый. Он живет в другом веке, когда был еще жив пророк Мухаммед. Многие иранцы признаются, что уже ненавидят этот выбор из двух зол».

Впрочем, есть у оппозиционеров в эмиграции одна точка, на которой сходятся все. Каждый ненавидит Хаменеи и его режим, каждый ждет его смерти, отмечает Амир Чахаки:

«Иранец, если его спросить, всегда критикует нынешнее государство, даже если постоянно ездит в Иран и имеет там бизнес».

Диванная война: как ссорится в сети иранская оппозиция

В сети дискуссия все чаще превращается во взаимные оскорбления. В Twitter и комментариях на YouТube ругаются чуть ли не матом, говорит Чахаки: «Сторонники принца Пехлеви не терпят критики. Они сразу объявляют тебя врагом и наемником режима. И в этом очень похожи на сторонников Хаменеи».

Травлю в интернете и агрессивный язык со стороны монархистов отмечает и Азизи:

«Они стали ультраправыми фашистами, поддерживают Трампа и израильских правых. Шовинистически высказываются о других нациях. Но некоторые оппоненты монархистов слева проявляют не меньшую агрессию. Режим много вложил в агентов-провокаторов, думаю, используются и фабрики троллей. В любом случае режим очень успешен в этом. Теперь оппозиционеры тратят больше времени, нападая друг на друга, чем на режим».

Особенно заметно это стало осенью 2022 года, когда в Иране вспыхнули протесты «Женщины, жизнь, свобода» после смерти в полицейском участке Махсы Амини. За первый месяц было отправлено около 330 млн твитов по хэштегу Mahsa Amini на персидском языке. «Я никогда не видел ничего подобного, — комментировал этот поток постов Марк Оуэн Джонс, автор книги „Цифровой авторитаризм на Ближнем Востоке“. — Для сравнения, #BlackLivesMatter за восемь лет получил около 83 миллионов. А с февраля 2022 года слово #Ukraine было упомянуто 240 миллионов раз».

При более подробном анализе Оуэн Джонс заметил, что 20–30% всех твитов с протестным хэштегом #OpIran отправляются с 13 тысяч аккаунтов, созданных за последние десять дней. Это весьма похоже на использование ботов.

Эми Малек, посвятившая конфликтам иранской оппозиции в 2022 году отдельную работу, считает, что ботов мог использовать не только режим аятолл, но также США, Израиль, «Моджахедин-э Халк» и другие оппозиционные группы.

С огромной скоростью распространялись фейки самой разной направленности: от планов режима расформировать «полицию религиозной нравственности» до намерения казнить 15 тысяч протестующих.

«Отдельные лица и оппозиционные группы взяли на себя смелость постулировать наличие связей между иранцами из диаспоры и Исламской республикой и побуждали своих последователей проводить проверки чистоты, направленные на выявление, подавление и отлучение любого, с кем они не согласны. Их называли защитниками или агентами Исламской республики за призывы к реформам в прошлые годы (теперь считающиеся слишком мягкими по отношению к Исламской республике), или за нежелание называть зарождающееся тогда протестное движение революцией, или, в более крайних случаях, за нежелание поддерживать смену режима любыми необходимыми средствами, — констатировала Эми Малек. — В результате, хотя это может показаться контринтуитивным, во многих частях мира иранцы диаспоры переживают одновременно наибольшую сплоченность сообщества и наибольшую его разобщенность».

Массовой травле подверглись, например, оппозиционерки Негар Мортазави, ведущая авторского подкаста Iran Podcast, и ученая-литературовед Насрин Рахими. Последнюю обвиняли, в частности, в связях с бывшим министром иностранных дел Ирана.

Иран будущего

В 1980-е годы во многих иранских семьях в США повторялся один и тот же конфликт. Дети вспоминали дома с бассейнами, оставленные на родине, прежнюю обеспеченную и привилегированную жизнь. «Дети обвиняли своих родителей в том, что они потеряли все это», — вспоминала в 2005 году Саттаре Фарман-Фармаян, иранская аристократка, основавшая в Тегеране школу социальной работы, а после революции оказавшаяся в изгнании.

Подрастая, дети эмигрантов демонстрировали две противоположные реакции, которые описывает немецкий антрополог Юдит Альбрехт в статье “How to be an Iranian Woman in the 21st Century? Female Identities in the Diaspora”. Одни сменили иранские имена на американские и постарались максимально ассимилироваться, другие учили фарси, погружались в национальную культуру и демонстративно не интересовались политикой США.

Тот же процесс продолжался и после. Многие дети эмигрантов уже не ассоциируют себя с Ираном и не хотели бы там жить — например, дочь Амира Чахаки. Но бывает и наоборот, рассказывает Ксения Светлова:

«Я встречала иранских патриотов-монархистов, которые родились в других странах или уехали маленькими детьми. Они говорили о восстановлении монархии, не совсем понимая, почему она была свергнута, выглядели оторванными от реальности и напоминали скорее белую эмиграцию. Другие рады, что уехали. Они уверены, что в Иране всегда будет плохо».

И Араша Азизи, и Фархад Резаи, и Амир Чахаки мечтают о возвращении. Для этого должен пасть режим и измениться государство, говорят они. Но непохоже, что есть какой-то Иран будущего, который понравился бы всем троим.

Приблизить это будущее из-за границы трудно. Можно писать книги и статьи, голосовать на выборах или призывать к их бойкоту, добиваться признания КСИР террористической организацией, поддерживать ядерную сделку с Ираном или противостоять ей — покинувшие Иран иранцы могут сделать очень немногое, признает Чахаки.

«Но есть одна вещь, которую мы можем делать. Через международное давление можем добиваться отмены смертной казни для активистов в Иране, спасать людей. Это работает, и это очень важно», — добавляет он.