Пол гражданина: как трансгендеры боролись с дискриминацией в СССР

В первое десятилетие после Октябрьской революции 1917 года в советском обществе наблюдался относительный либерализм в вопросах пола и сексуальности. Большевики упразднили имперское законодательство, которое предусматривало в том числе наказание за гомосексуальные отношения между мужчинами. Развивалась советская психиатрия. Многие психиатры в СССР знали про научную работу Магнуса Хиршфельда о транссексуальности.

Однако этот период относительной сексуальной свободы быстро закончился. С приходом Сталина сексологическая наука практически перестала существовать, гомосексуальность вновь стала преступлением, а тема пола и гендерной идентичности была вытеснена из публичного и научного дискурса. Любой выход за рамки традиционной гетеронормативности рассматривался как патология. Вплоть до смерти Сталина вопросами сексуальности — в том числе трансгендерности — в СССР практически никто не занимался.

История Арона Белкина

Одним из немногих специалистов по трансгендерности в сталинском СССР был психиатр Арон Исакович Белкин. Он узнал об этом феномене в 1951 году, когда его направили в один из крупных лагерей для обследования заключенных, у которых наблюдались нервные срывы и признаки психических расстройств. Когда он выполнил все необходимые процедуры, один из представителей лагерного начальства неожиданно предложил: «Хотите посмотреть на нашу Дусю?» Как писал Белкин, вопрос прозвучал странно, учитывая, что речь шла о мужской зоне.

Белкин согласился и выслушал историю этого человека. В лагерь он попал по какой-то бытовой статье. Другим заключенным он представлялся Дусей, и, насколько это было возможно в лагерной обстановке, пытался выглядеть как женщина. Его считали «дурачком», ненормальным, но относились к нему, казалось, доброжелательно.

Белкин позже вспоминал об этом случае так: «Я просто не знал тогда, что такое нарушение полового самосознания встречается и на фоне полного психического равновесия». Возможности поехать в этот лагерь еще раз у психиатра не было, так что судьба Дуси осталась ему неизвестной. Впоследствии Белкин начал работать в Московском институте эндокринологии, где обсуждал этот случай с коллегами.

После смерти Сталина политический климат стал меняться — началась оттепель. Советские врачи наконец осознали, что в СССР нет специальной науки о проблемах половой сферы и научного центра, который занимался бы этими вопросами. Так в 1965 году появилась сексопатология. Начал создаваться научный дискурс о женских и мужских половых недугах, а также о таких феноменах, как гомосексуальность и трансгендерность.

На фоне развития советской сексуальной науки к Белкину в Московский институт эндокринологии начали обращаться пациенты, желающие совершить транспереход. В своих мемуарах Белкин описывает своего первого такого пациента (он не уточняет точную дату, но, вероятнее всего, речь идет о 1960–70-х годах). Пациента звали Рахим, он был родом из Ташкента и с детства ощущал себя женщиной, хотя долгое время не знал, что с этим можно сделать. Однажды от своих коллег-артистов (Рахим работал танцовщиком) он услышал, что якобы существует возможность «переделать» мужчину в женщину и наоборот.

Рахим начал искать врачей в Ташкенте, но никто не мог оказать ему помощь или хотя бы дать совет. Тогда танцовщик решился поехать в Москву, где в итоге оказался на приеме у Белкина. Хотя в подобных случаях было принято ставить психиатрический диагноз, ни Белкин, ни его коллеги не смогли обнаружить у Рахима каких-либо явных психических нарушений. Пациент вел себя спокойно и доброжелательно, и, казалось, вполне осознавал, насколько нелепым может показаться со стороны его желание сменить пол.

К нему проявил большой интерес профессор Андрей Снежневский — признанный авторитет в области психиатрии. Изначально Снежневский был убежден, что имеет дело с шизофренией. Однако после длительного пребывания Рахима в стационаре под наблюдением врачей, диагноз был снят: стало очевидно, что у пациента отсутствуют какие-либо психические расстройства. Он стал первым в СССР человеком, которому поставили новый диагноз — «транссексуализм».

После этого Рахим с удвоенной решимостью начал добиваться операции. Белкин пытался переубедить пациента, предупреждая о рисках столь радикального хирургического вмешательства и о непредсказуемых последствиях, однако тот был непреклонен. Диспут длился без малого шесть лет.

Позже, вспоминая те события, Белкин признавался, что проще всего было бы сослаться на отсутствие полномочий: дескать, и он, и его коллеги были связаны по рукам и ногам, строго следуя инструкциям Министерства здравоохранения, которые действительно не предусматривали проведение подобных операций. Но на деле его удерживало совсем иное — «глубочайшее ощущение барьеров, дальше которых никто не смеет идти, имея дело с живыми созданиями природы». В какой-то момент Рахим исчез, и Белкин вздохнул с облегчением, подумав, что он наконец-то успокоился.

Оказалось, что все это время Рахим добивался смены гражданского пола — и ему это удалось. Белкин подозревал, что не обошлось без взятки. Вернувшись с новым паспортом, где черным по белому был указан женский пол, Рахим оказался в совершенно иной юридической позиции. Теперь он больше не просил врачей изменить пол. Он приходил как советская гражданка, у которой наблюдалось несоответствие половых признаков с юридическим полом, и требовал устранить медицинскую «аномалию». В этом случае никаких специальных разрешений от Минздрава уже не требовалось.

Однако и после этой юридической трансформации Белкин и его коллеги отказались проводить операцию. Тогда Рахим нашел небольшую городскую больницу далеко от Москвы, где подобными вмешательствами никогда не занимались, уговорил двух хирургов — вероятно, снова с помощью взятки — и добился исполнения своей мечты. Позже, однако, Рахим признавался, что операция не облегчила его состояние, а только ухудшила его «во сто крат».

Инна и Иннокентий: первый трансмаскулинный переход в СССР

Белкин, разумеется, был не единственным советским врачом, к которому обращались пациенты с подобными просьбами. Во времена Хрущева и Брежнева люди, испытывающие гендерную дисфорию, буквально на ощупь, методом проб и ошибок пытались найти хоть какого-нибудь специалиста, которому могли бы довериться и который, как им казалось, был способен помочь в решении их внутреннего конфликта.

Так, в конце 1960-х годов в кабинет доктора биологических наук Владимира Демихова пришла молодая женщина, которая настаивала на проведении операции по смене пола на мужской. Демихов, который сочувствовал ей, оказался в непростой ситуации: он не имел права оперировать, поскольку не был практикующим хирургом. Тем не менее он решил помочь хотя бы советом — и позвонил своему латвийскому коллеге Виктору Калнберзу. Демихов знал, что тот имел опыт в операциях по коррекции гермафродитизма и фаллоэндопротезировании — крайне редких на тот момент медицинских вмешательствах.

«К нам пришла одна очень приятная женщина с высшим инженерным образованием. Она хочет сменить пол, желает стать мужчиной, — рассказывал Демихов Калнберзу. — Вы успешно занимаетесь пластической хирургией, и я прошу вас ее проконсультировать. Если сможете, помогите ей решить ее проблемы». Девушку звали Инна.

Когда Инна приехала к Калнберзу, опытному хирургу, тот долго колебался. Операций по полной перемене пола он никогда прежде не выполнял, а среди его коллег не было единодушной поддержки этой идеи. Кроме того, он сомневался, удастся ли достичь положительного результата — слишком много было неизвестных. Тогда Инна написала ему письмо, в котором подробно изложила свою историю, стараясь объяснить, почему операция для нее — не прихоть, а жизненная необходимость.

Письмо начиналось так: «Уважаемый Виктор Константинович! Зная об уникальных операциях, которые вы делаете, я решаюсь обратиться к вам с просьбой и надеждой на то, что Вы сможете мне помочь». Далее Инна рассказывала, что с самого раннего детства у нее была «твердая уверенность», что она «мальчишка», который «со временем станет мужчиной». Эта уверенность укреплялась с каждым годом. Инна писала: «При женской внешности во мне развились чисто мужские наклонности, привычки и привязанности, которые постепенно отгородили меня от людей, лишили возможности иметь друзей, семью». Далее она рассказала:

«В 12-летнем возрасте мне пришлось испытать чувство первой любви, но любви к человеку не мужского, а женского пола, и это чувство, продолжавшееся до 18 лет, впервые с жестокой ясностью раскрыло передо мной всю бесперспективность моего положения. Это было началом моего серьезного размышления о своей страшной особенности. <…>

Неоднократные мои обращения к врачам кончались однообразными советами вступить в близкие отношения с мужчиной. Однако этот путь для меня равносилен самоубийству. Мне сейчас 30 лет. То, что сложилось во мне, составляет фундамент моей жизни. Кроме всего прочего, я имею многолетнюю прочную привязанность к женщине, которой мне хотелось бы наконец обеспечить возможность элементарного человеческого счастья.

Очень прошу Вас помочь мне выкарабкаться, прожить хотя бы некоторое время в соответствии с внутренними потребностями, и не отверженным отщепенцем, а человеком среди людей».

После долгих консультаций и обследований Инне все-таки удалось уговорить Калнберза начать процедуру ее перехода. Серия операций по перемене пола с женского на мужской началась 17 сентября 1970 года и закончилась 5 апреля 1972 года. Между операциями делали перерывы длиной около трех месяцев, во время которых Инна выписывалась, продолжала работать, а затем возвращалась обратно.

Пациентка настаивала на том, чтобы сохранить процедуру в тайне. Ее поместили в отдельную палату-изолятор, а коллеги Калнберза должны были молчать о природе проводимой им операции. Однако слух о необычной пациентке все-таки распространился среди коллектива учреждения — а затем и среди его посетителей.

Родственники и близкие пациентов узнали, что в одном из отделений учреждения лежит женщина, из которой «делают мужчину». В своих мемуарах Калнберз вспоминал, что для того чтобы посмотреть на необычного пациента, «многие открывали дверь изолятора, извинялись и делали вид, что ошиблись». В таких ситуациях Инна обычно лежала, натянув одеяло на голову.

Когда все хирургические этапы были завершены, пришло время урегулировать юридические вопросы, а также официально сменить имя Инны — на Иннокентия. Для этого созвали заседание специальной комиссии при Центре судебно-медицинских экспертиз. В состав вошли судмедэксперты, врачи и сотрудники паспортного отдела Министерства внутренних дел. Калнберз представил комиссии медицинскую документацию и фотографии, подтверждающие проведенные операции.

После этого в кабинет пригласили Иннокентия. Поскольку члены комиссии уже ознакомились с материалами дела, необходимости в осмотре не было — его просто спросили, как он себя чувствует. Иннокентий ответил, что чувствует себя счастливым. Участники заседания составили официальный протокол, на основании которого Иннокентий получил новый паспорт с мужским именем и полом.

Сам Калнберз не принимал участия в оформлении документов и даже попросил Иннокентия не сообщать ни нового имени, ни адреса. Вместе с тем он оставил пациенту свои контакты и попросил, чтобы в течение первых нескольких лет тот периодически приходил на осмотры, — чтобы врач мог убедиться, что реабилитация проходит успешно.

У Иннокентия же развился панический страх перед любыми медкомиссиями, диспансеризациями и осмотрами. Однажды на работе ему все же пришлось пройти рутинный осмотр и раздеться перед медицинской комиссией. Посмотрев на Иннокентия, члены комиссии с удивлением спросили: «Что это с тобой было, отчего рубцы?»

Иннокентий ответил, что его избили и порезали бандиты, и без сознания он попал в реанимацию. Врачи взволновались и стали спрашивать об этих бандитах, поймали ли их. Одна из хирургов в комиссии так и не поняла, что пенис у Иннокентия был искусственный. Как вспоминал Калнберз, в то время «даже хирурги не могли себе представить, что у кого-то в нашей стране проведена смена пола».

Впоследствии Иннокентий написал еще одно письмо Калнберзу:

«Уважаемый Виктор Константинович! Благодарю Вас за все, что Вы для меня сделали. <…> Результат операций меня более чем удовлетворяет, потому что он для меня неожидан: у меня ведь не было надежды на то, что произойдут изменения всех вторичных половых признаков, а это все-таки произошло.

Но главное — это то, что исчезла, наконец, годами угнетавшая меня раздвоенность и я могу находиться среди людей в новом качестве на законном основании. Это, конечно — чудо, и этим чудом я и мои близкие обязаны Вам. Прежняя жизнь этой раздвоенностью загнала меня в тупик и довела меня до мысли о том, что жить незачем.

Теперь все прежние мрачные мысли — в прошлом. Сейчас я отлично себя чувствую, и во мне, как в заново родившемся человеке, проснулась жажда жизни. Я чувствую себя в силах наверстать все то, что было упущено в прежней жизни».

Несмотря на то, что пациент был счастлив и открыто благодарил врача за свое новое тело, министр здравоохранения СССР Борис Петровский был разгневан на Калнберза за проведение такой «несоветской» операции. На встрече с хирургом Петровский не мог скрыть своего гнева: «Знаете, что ваши действия преступны? Вы занимаетесь не тем, чем надо. Такая операция чужда социалистическому порядку. Вами интересуется министр юстиции Теребилов. Ваше место за решеткой! Вас надо судить!»

Однако в итоге Калнберз отделался лишь выговором за «калечащую операцию», которая не отвечала устройству и идеологии советского государства.

Другие врачи (например, сексопатолог Ян Голанд из города Горький) считали, что «транссексуализм» — это исключительно психическое расстройство, которое поддается лечению. В своих исследованиях он отмечал, что психотерапия «транссексуализма» занимала в три-четыре раза больше времени, чем лечение гомосексуальности. Голанд до сих пор предлагает такое лечение в своей клинике в Нижнем Новгороде.

Перестройка: позитивный дискурс

С началом перестройки в СССР многие ранее табуированные темы начали вызывать живой общественный интерес. В центре внимания оказались коррупция, неэффективность советской бюрократии, а также так называемые «группы риска» — гомосексуалы, секс-работницы и наркопотребители. Особенно «группы риска» стали обсуждаться на фоне эпидемии ВИЧ в стране. Тогда общественность была склонна обвинять в распространении вируса именно представителей этих групп.

Хотя трансгендерные люди формально не относились к «группам риска», их проблемы тоже активно освещались в перестроечной прессе. Врачи, имевшие дело с трансгендерными пациентами, делились своими наблюдениями и знаниями об их жизни. Многие из них стремились способствовать тому, чтобы трансгендерных людей воспринимали не как угрозу или аномалию, а как часть многообразного общества, заслуживающую понимания и уважения.

Журналисты охотно брали интервью и у таких врачей, и у их пациентов — людей с гендерной дисфорией. В 1989 году в газете «Вечерняя Москва» вышла заметка о девушке, которая обратилась в один из московских медицинских центров со «странной на первый взгляд просьбой — превратить ее в… мужчину».

Перед тем как познакомить читателей с девушкой, корреспондент объяснил, что в столице еще в 1960-х годах проводили «уникальнейшие хирургические операции по изменению пола». Он также объяснял, что «превращали мужчин в женщин и наоборот не из прихоти, не из простого любопытства пациентов, а только тех, на ком лежало от рождения тяжелое клеймо, отравляющее жизнь этих несчастных — транссексуализм».

В статье рассказывалось, что такое «транссексуализм», пояснялось, что это «расхождение между биологическим и паспортным полом, и половым самосознанием», а сами такие люди «убеждены в неправильности» своего биологического пола:

«Мыслимое ли дело, чтобы нормальный человек отказывался от того, что ему назначено природой: но в том-то и дело, транссексуалы — психически нормальные люди. <…> Однако каждый час, каждый день их существования отравлен тем, что чувствуют себя ущербными оттого, что их душа и образ мыслей — мужской, а тело со всеми первичными и вторичными признаками — женское. Если у вас вдруг заболит голова — боль можно „снять“ таблеткой. А здесь никакие пилюли не в силах помочь, потому что болит душа. И это состояние будет продолжаться вечно, если не предпринять решительных мер. И врачи, изменяя этим людям пол, по сути, спасают некоторых из них от самоубийства».

Затем журналист описал героя своей статьи: «Юноша-подросток, нежная кожа лица, чуть припухшие губы, длинные, но в меру, волосы, куртка, „вареные“ джинсы, модные кроссовки, спортивная сумка». Увидев в руках автора блокнот, молодой человек поставил жесткое условие: его фамилия не будет фигурировать в интервью. Разговор начался с того, что корреспондент попросил собеседника представиться. Вопрос тут же привел героя в замешательство.

«Вам какое имя надо — по паспорту или то, что для незнакомых?» — спросил он. Корреспондент тут же ответил, что герой может использовать любое имя, которое ему будет приятно.

«Зови Юрой, но по паспорту Светлана», — сказал Юра. «Неужели тебе неведом страх перед тяжелой операцией? Женщиной ты перестанешь быть, а вот станешь ли полноценным мужчиной?» — спрашивал автор, отмечая, что, насколько он знал, «хирургическая смена пола дает лучшие результаты у мужчин, превращаемых в женщин, чем наоборот».

Юра ответил, что операция для него была «единственной возможностью стать полноценным человеком» и что он чувствовал себя ужасно, каждый день просыпаясь и чувствуя себя в женском теле. Услышав это, корреспондент назвал хирургический переход «крайней мерой» и посоветовал «для начала» сменить паспортный пол.

Юра объяснил, что все было не так просто: «Стоит обратиться с таким заявлением в паспортный стол, об этом сразу же узнают все». У Юры были знакомые, которые так делали, и после этого их жизнь становилась еще более невыносимой. Затем герой статьи заявил: «Я ведь читаю о транссексуализме. И всякий раз убеждаюсь в том, что спасение у меня одно — в операции». По словам Юры, его родители видели, как ему было тяжело, но все равно были против:

«Боятся, что ведь в таком случае для меня наступит „социальная смерть“. Должен буду уехать из города, чтобы не узнавали, не показывали пальцами… Придется заново начинать жизнь на новом месте».

Два года спустя, за пару месяцев до распада Советского Союза, «Вечерняя Москва» рассказала о другом случае трансгендерности, а также привела мнение одного из советских врачей:

«Транссексуализм — явление довольно распространенное. Просто раньше мы не имели возможности гласно обсуждать эти проблемы, даже в медицинской печати. Операции по перемене пола проводят сейчас в Москве и Санкт-Петербурге. Методика их достаточно разработана. Но далеко не всем нужна эта серия операций. Эти вопросы решают специальные медицинские комиссии, в которые входят <…> психиатры, эндокринологи и другие врачи. Важно создать в обществе нормальное, цивилизованное отношение к этим людям, не травить их и не улюлюкать, ибо процент самоубийств среди них достаточно высок, особенно среди подростков. Проблема эта существует. Ее надо решать комплексно: и социально, и медицински, и на всех уровнях». В последующих статьях в прессе также говорилось о трансгендерности с пониманием.

Однако, несмотря на столь эмпатичное освещение проблемы в последние месяцы существования СССР, после его распада положение трансгендерных людей в России оставалось во многом затрудненным и нестабильным. Многие люди с гендерной дисфорией могли сделать операцию лишь в Москве. Некоторые даже не знали, что существуют такое понятие как трансгендерность.

В одном из интервью газете «Вечерняя Москва» в 2003 году трансгендерный мужчина рассказывал о нелегком переходе, который ему, по рождению сибирской девочке, пришлось пройти. Он признавался, что, родившись в 1990-е годы в Сибири, не имел доступа ни в интернет, ни к соответствующей литературе: «Я слово-то транссексуал узнал, уже когда в Москву переехал».

В 1997-м в России утвердили статью 70 Закона об актах гражданского состояния, в которой говорилось, что при предоставлении медицинских документов о фактическом изменении пола гражданин имел право поменять паспорт. Комментируя этот закон, директор Республиканского центра планирования семьи Минздрава РФ Андрей Акопян говорил:

«Фактически это означает, что любой человек вправе это сделать по желанию. Правда, необходимо еще и согласие медицинской организации. Кстати, наши опасения, что подобная либерализация вызовет какие-то злоупотребления, не оправдались. Скорее наоборот: врачи и больные стали более ответственны».

Акопян повторял, что единственным способом помощи при «транссексуализме» являлась хирургическая операция и отговаривать от таковой не было смысла.

В последующих интервью он описывал улучшения в этой области: «В начале 1990-х годов, когда возможность подобных операций стала широко комментироваться прессой, в клиники наблюдался приток транссексуалов, в основном, в связи с отказами органов ЗАГСа менять документы. Сейчас ситуация вполне определенная. При оперативном лечении транссексуалов сложился следующий порядок.

Разрешение на операцию выдает комиссия из трех психиатров, подтверждающая диагноз транссексуализма и отсутствие психологических отклонений. В остальном выполняемые операции ничем не отличаются от проводимых обычным пациентам — ни по методикам, ни по ценам. Затем на основании выписки из стационара органами ЗАГСа производится смена паспорта, вносятся изменения в другие документы».

Положение трансгендерных людей в России стремительно ухудшилось в 2013 году, когда власти приняли закон о «пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений». Вокруг жизни квир-людей сложилась атмосфера страха и стигмы. А десять лет спустя, на фоне полномасштабного вторжения России в Украину и беспрецедентного усиления репрессий внутри страны, Госдума единогласно приняла закон о запрете «смены пола». Теперь трансгендерные люди в России не могут поменять гендер в своих документах и легально покупать жизненно важные для них препараты. Многие из них вынуждены покинуть страну.