Странная оттепель. Иран ослабил контроль за хиджабами и алкоголем, но усилил шпиономанию

Сахар (имя изменено) выходит из своей квартиры на востоке Тегерана и отправляется на работу. До университета, где она числится научным сотрудником, ей ехать около часа: сначала минут двадцать на скоростном автобусе, потом полчаса на метро и еще немного пешком.

«Я всегда выхожу на улицу без платка. Это моя принципиальная позиция с того самого момента, как начались протесты „Женщина, жизнь, свобода”», — рассказывает Сахар в интервью The Insider.

Правда, при входе в университет платок приходится все-таки надеть: «Дресс-код в учебных заведениях, как и в офисах, никто не отменял, здесь на входе стоит специальный человек, который проверяет». Но за пределами университета Сахар демонстративно ходит с непокрытой головой.

По ее словам, в последнее время ситуация действительно изменилась. «В прошлом или позапрошлом году полиция уже не хватала и не задерживала, но могли подойти и сделать замечание, — объясняет она. — Ко мне и на улице подходили, и в метро на входе такие замечания делали: там стояла женщина в чадре и всех, кто без платка, просила покрыть голову».

Ни Сахар, ни ее знакомых за эти три года ни разу не штрафовали, хотя предупреждения о возможных штрафах приходили через СМС. «Самый удивительный случай произошел с моей подругой в Исфахане. Там она просто вышла с непокрытой головой на центральную площадь Накше Джахан. А потом вернулась в Тегеран, и ей пришло СМС с предупреждением. Видимо, умная камера распознала лицо».

Но с этого года ситуация изменилась еще больше: теперь ни полиция, ни Басидж не делают даже замечаний. «За пределами офисного пространства можно свободно ходить без платков. Мы отвоевали для себя это право», — говорит Сахар.

Отблески либерализации

Мотоцикл влетает в одно из кафе Исфахана через входную дверь, сносит пару стульев и стол, где сидят посетители. К счастью, обходится без жертв. Всю происходящую суету запечатлевает камера. Вокруг виновника собираются люди, и тут оказывается, что за рулем «мотора» (так по-персидски называют мотоцикл) была девушка. Еще пару лет назад такое почти невозможно было себе представить: женщинам в Иране разрешено водить автомобиль, но не мотоцикл.

Формально ситуация точно такая же, что и с хиджабом: иранкам все так же запрещено водить мотоцикл. Но на деле все больше девушек садятся за руль мотоциклов, и полиция никак этому не препятствует. В сети появилось множество видео, где женщины устраивают настоящие мотопробеги. Разумеется, все они ездят без прав, ведь права на вождение мотоцикла получить им по-прежнему нельзя.

Таким образом, Иран оказался в ситуации изменившейся нормы поведения — как для людей, так и для правоохранителей. С точки зрения закона, в вопросе исламского дресс-кода не изменилось ничего: женщина все так же обязана покрывать голову, закрывать руки до запястья и ноги до лодыжек. Более того, в прошлом году иранский парламент Меджлис принял закон, серьезно ужесточающий наказания за несоблюдение этих правил: за первое задержание без хиджаба полагается штраф, а за повторное — тюремное заключение сроком от 6 месяцев до 3 лет.

В конце прошлого года президент Ирана Масуд Пезешкиан приостановил исполнение этого закона, сославшись на «недовольство народа» и назвав его «несправедливым». Понятно, что в одиночку он пойти на такой шаг не мог, — столь серьезный вопрос должен быть согласован с верховным лидером Али Хаменеи.

Вероятно, речь идет о текущем состоянии всей системы и ее попытках выйти из затяжного кризиса легитимности, который так явственно выявили протесты конца 2022 года. Тем более Исламская Республика не хотела бы ссориться со своим народом в условиях военного конфликта с Израилем. В то же время новый закон о хиджабе формально лишь приостановлен, но не отменен.

«Да, теперь мы можем ходить без платка. Но я все еще боюсь, ведь даже закон не отменили — просто полиция никого не трогает пока, — переживает дантист из Тегерана Парване (имя изменено). — Раз официальной отмены нет, значит, все может вернуться в любой момент».

Еще одним символом перемен стали сообщения о том, что иранцы все чаще открыто употребляют алкоголь. В сентябре этого года власти объявили о закрытии ресторана в одном из общественных парков в Тегеране. Там регулярно «подавали алкоголь» и «исполняли танцы». Но это в своем роде хорошая новость.

В Иране запрещены не только продажа, но и употребление алкогольных напитков — за это полагается карать несколькими десятками ударов плетьми. Совместные танцы мужчин и женщин в публичном месте также запрещены. И еще пару лет назад сложно было себе представить, чтобы в столичном парке распивали спиртное, не говоря уже о том, что хозяева ресторана не отделались бы одним закрытием.

Похоже, эта история с рестораном была далеко не единственной. В результате глава иранской полиции Ахмад Реза Радан выступил с разъяснением, сказав, что общественные места «не должны быть наполнены грехом», а за подачу алкоголя ресторан нужно опечатывать на несколько месяцев. ‌

При всей грозности риторики сама идея того, что за алкоголь теперь нужно не бить плетью и не сажать в тюрьму, а только лишать дохода, выглядит невиданным либерализмом по меркам прошлых лет. Случаются в крупных городах и полуподпольные, а иногда и уличные концерты западной музыки. Официальная риторика называет ее «растлевающей».

Новый рекорд по количеству смертных казней

К сожалению, рассказы о послаблениях в Иране перестают выглядеть так впечатляюще, если взглянуть на другие показатели. Например, недавно в Иране была избита, а затем задержана лауреат Нобелевской премии мира 2023 года, правозащитница Наргиз Мохаммади, которая борется за восстановление прав женщин в стране. В ее истории отразилась вся противоречивость нынешнего иранского режима.

Формально Мохаммади отбывает с 2021 года 13-летний срок в тюрьме, куда ее упекли за «пропагандистскую деятельность против государства» и «заговор против госбезопасности». В то же время она смогла принять участие в акции, посвященной памяти юриста и правозащитника Хосрова Аликорди, потому что из тюрьмы ее временно выпустили в связи с резким ухудшением здоровья. Это, впрочем, не помешало полутора десяткам сотрудников иранских служб безопасности в штатском, которые точно знали, с кем имеют дело, избить Наргиз во время мемориальной акции в городе Месхед. Ее били руками, ногами и дубинками, а потом задержали.

Более объективный, чем разовые показательные акции насилия, индикатор — рост числа смертных казней. Тренд наметился еще при президенте-консерваторе Эбрахиме Раиси. Если во время президентства реформиста Хасана Рухани (2013–2021) в Иране казнили в среднем по 250–300 человек в год, то в 2022-м, по данным Iran Human Rights (IHR), было проведено не менее 582 казней — примерно в два раза больше, чем годом ранее.

В мае 2024 года Раиси разбился на вертолете, и следующие президентские выборы выиграл реформист Масуд Пезешкиан, которого по иранским меркам считают либералом. Однако число казней в стране продолжило расти. В 2025 году в Иране были приведены в исполнение как минимум 1922 смертных приговора. Это практически вдвое больше рекордного показателя 2015-го — тогда за год казнили почти тысячу человек. Похоже, что по окончании нынешнего года страна установит новый антирекорд, который в три с лишним раза превысит средние цифры времен Рухани.

Показательно, что с правовой точки зрения вопрос смертных казней чем-то напоминает ситуацию с хиджабом. То есть правовая база за эти же годы практически не изменилась — изменилась правоприменительная практика. Примерно половина всех смертных приговоров выносится за хранение или транспортировку наркотиков. На втором месте (в другие годы — на первом) стоят экзекуции на основе принципа возмездия. В таких случаях речь, как правило, идет об убийстве, в качестве наказания за которое семья потерпевшего может выбрать для обвиняемого казнь или тюремное заключение. На третьем месте — казни за изнасилования.

Казни за дела, связанные с госбезопасностью, — минимальная доля от общего числа. В основном речь идет о «преступлениях против государства или религии», куда преимущественно входят обвиненные в «богохульстве», как в деле рэпера Таталю, наказания за участие в протестах или шпионаж. Таких случаев обычно порядка 10–20 в год (в этом году возможен небольшой рост, но детальную статистику по категориям еще не опубликовали). То есть общий тренд казней свидетельствует не столько о росте политических репрессий (хотя это тоже имеет место), сколько о радикальном ужесточении правоприменения как такового.

Консервативная часть элиты, закрепившая победу над реформаторами в 2021–2022 годах, в принципе видит в казнях нормальный способ взаимодействия с обществом. И возвращение в кабинет формального реформиста пока эту ситуацию никак не меняет.

В этом году появился еще один фактор давления на общество — шпиономания как следствие июньской 12-дневной войны с Израилем и США. Только по официальным данным, с того времени было задержано около 21 тысячи человек по подозрениям в связях с иностранными силами. Вероятно, далеко не все эти задержания заканчиваются реальными сроками, но сам масштаб беспрецедентен.

Параллельно с этим иранские власти развернули кампанию по депортации афганских мигрантов, которые якобы активно сотрудничали с израильской разведкой. За этот год примерно 1,7 млн афганцев вернулись из Ирана в Афганистан, причем большинство из них были депортированы принудительно.

Экономика и вода

Атмосфера в стране и правда совсем не радостная. Но, как утверждает иранский политолог Амир Чахаки, дело тут вовсе не в казнях и репрессиях. «Все эти вопросы, безусловно, важные, но все-таки обычные иранцы не очень следят за ними. Если спросить рядового иранца, он может вообще не знать, как много людей казнят и почему», — говорит он.

По его словам, население Ирана охвачено «чувством страха, неопределенности и незащищенности». И главная причина этого — ухудшение и без того непростой экономической ситуации.

Экономические показатели страны, на первый взгляд, выглядят не так плохо. Так, номинальные показатели ВВП Ирана с 2020-го по 2024 год демонстрируют рост на 3–5% ежегодно. Безработица тоже не чрезмерная — около 9%. «Но люди становятся беднее, все уничтожает высокая инфляция», — объясняет Чахаки.

Действительно, только по официальным данным средний рост цен с 2019 года составлял 30–45% ежегодно. При этом оценки экономистов говорят о том, что реальная инфляция для обычных граждан может быть на порядок больше.

Цифры по безработице также вызывают сомнения. Официальная статистика — это люди, которые зарегистрированы как безработные на бирже труда, а большинство иранцев не видят смысла в такой процедуре. Более глубокий анализ показывает, что уровень занятости в Иране продолжает постепенно снижаться, причем среди женщин быстрее, чем среди мужчин.

К привычным фобиям населения Ирана в этом году добавилась еще одна — беспрецедентная засуха, которая угрожает перебоями с водой. «Раньше иранцы только слышали о протестах из-за воды на юге Ирана — например, в провинциях Систан и Белуджистан или Хузестан. Но теперь впервые в Тегеране в некоторых районах отключали воду. Это рождает большой страх», — говорит Чахаки.

Водный кризис в Иране стал результатом сочетания трех факторов: засушливого климата, глобального потепления и неэффективной политики управления водными ресурсами. По словам директора Института водных ресурсов, окружающей среды и здравоохранения Университета ООН Каве Мадани, ситуация уже переросла в кризис и, похоже, речь идет о «банкротстве водных ресурсов». «На протяжении многих лет Иран тратил больше воды, чем страна могла себе позволить», — объясняет Мадани.

Показательна история самого Мадани. Администрация президента-реформиста Хасана Рухани поначалу стремилась привлекать к работе талантливых иранцев, уехавших из страны. Тогда Мадани — на тот момент восходящая звезда исследований в области управления водными ресурсами — показался подходящей кандидатурой для решения водных проблем. В 2017 году он стал заместителем главы Организации по охране окружающей среды Ирана.

С самого начала Мадани указывал на то, что главная проблема страны — это сельское хозяйство, на которое приходится около 90% потребления воды в Иране. С момента Исламской Революции 1979 года Тегеран поставил себе задачу построить «экономику сопротивления», которая позволяла бы в условиях международной изоляции производить все необходимые товары самостоятельно. Одним из ключевых направлений этой политики стало сельское хозяйство, ради которого создавались плотины и бесконтрольно бурились скважины для полива. Фермеры же получали воду бесплатно.

Эти меры дали результат, и во многом Иран сумел частично или полностью покрывать свои потребности в продуктах. Но многие из необходимых культур, которые активно выращиваются в стране, такие как рис, чай, сахарный тростник, арбузы и дыни, требуют много воды. Мадани настаивал, что страна не может себе позволить продолжать ту же политику и нужно срочно перестраивать сельское хозяйство — делать выбор в пользу культур, которые не требуют много воды, остальные же — импортировать.

Проблема в том, что сельское хозяйство в Иране — это не только основа продуктовой безопасности, но и важный экономический актив, со своими бенефициарами и патронами. Деятельность Мадани быстро привела к тому, что его начали водить на допросы представители Корпуса стражей исламской революции, а подконтрольные иранским консерваторам СМИ публиковали обличительные статьи об ученом, обвиняя его в работе в интересах иностранных держав.

Апогеем стала публикация фото с частного мероприятия где-то вне Ирана, где Мадани был запечатлен на фоне бокалов с вином — это подавалось как явное нарушение чиновником антиалкогольных законов Исламской Республики. В 2018 году Мадани на фоне давления и ареста других экологов в Иране решил покинуть свой пост, где проработал меньше года, и улетел из Тегерана.

«Ситуация с водным банкротством не возникла в одночасье. Дом уже горел, и такие люди, как я, предупреждали правительство много лет назад о надвигающихся проблемах», — сказал он в интервью телеканалу Fox News.

В ожидании новой войны

Волнение людей усиливается еще больше в связи с вероятностью новой войны с Израилем, говорит Чахаки. «Во время июньских ударов Израиля не было ни бомбоубежищ, ни системы оповещения людей — ничего. Народ просто прятался на подземных парковках или пытался убежать из Тегерана. И сейчас не делается ничего — власти готовятся [к новой войне], строят новые ракеты, но не бомбоубежища», — сетует эксперт.

О том, что эти опасения оправданны, говорят и на Западе. Например, издание The New York Times, опросив чиновников и аналитиков из разных стран, пришло к выводу, что новый раунд ударов Израиля по Ирану практически неизбежен. Несмотря на нанесенный в ходе 12-дневной войны ущерб, атомная программа Ирана не была полностью уничтожена. Учитывая, что Тель-Авив считает ядерную промышленность Тегерана серьезной угрозой для Израиля, его мотивация завершить начатое остается очень высокой.

Несмотря на то что основные силы ПВО Ирана были уничтожены в ходе прошлых налетов, Тегеран стремится восстановить свой потенциал, причем важная роль в этом процессе отводится Москве. Как пишет The National со ссылкой на свои источники, Иран сейчас составляет списки конкретных видов вооружения для импорта в краткосрочной перспективе.

В приоритете — приобретение истребителей Су-35 и средств ПВО, включая комплексы С-400 и «Бук». Ключевая проблема в том, что последние два года мощности российского ВПК были поглощены возросшими на фоне войны в Украине внутренними заказами. В результате объемы экспорта российских вооружений в регион Ближнего Востока и Северной Африки сократились по сравнению с 2020 годом на 83%.

Однако Тегеран, согласно тем же источникам, всерьез надеется на скорое примирение на украинском фронте. Тогда может сложиться противоположная ситуация: разросшийся российский ВПК будет нуждаться в новых импортерах вооружения, и вечно воюющий Ближний Восток может стать подходящим направлением. В то же время такая перспектива только усиливает вероятность новых ударов Израиля по Ирану. Логика в том, что действовать нужно быстрее, пока иранская сторона не нарастила свой оборонительный потенциал за счет иностранной помощи.

Впрочем, война — лишь один из факторов неопределенности, как и история с полуотмененным хиджабом.